Меня пробрала дрожь.

– Руби. – Шимми умел так произнести мое имя, что я чувствовала себя любимой и ценимой. – Я по тебе скучал.

– Правда? У тебя же там полно искушенных студенток.

– Среди них нет таких умных и красивых, как ты.

– Наверняка хорошенькие еврейские девочки от тебя без ума и стремятся привлечь твое внимание.

– Но я хочу тебя. – Он глубоко заглянул мне в глаза.

– А у нас тут ничего не изменилось, кроме погоды. Ты там в Бруклине расширял свои горизонты, а Северная Филадельфия осталась как прежде.

– Давай попробуем.

Шимми еще ближе притянул меня к себе, и его запах был единственным, что я чувствовала.

– Когда я сегодня увидел, как ты сидишь на ступенях, как будто ничего не изменилось. Ты до сих пор у меня вот тут. – Он указал себе на грудь.

Я не готова была в этом признаться, но чувствовала то же самое. Пока мы были с Шимми в разлуке, я пробовала гулять с парочкой парней из школы, но не нашла ни одного, кто был бы мне хоть вполовину настолько же интересен, насколько Шимми.

Наши взгляды встретились, и я поняла по его глазам и нахмуренным бровям, как сильно он меня хочет. Десять долгих месяцев в разлуке, а я так и не перестала любить Шимми.

– Ты у меня под кожей, – прошептал он мне на ухо, и у меня подогнулись колени.

Мне было так одиноко до его записки. И вот мы уже целуемся. Это был самый сладкий, самый потрясающий наш поцелуй, но тут у меня перед глазами вспыхнул образ отвратительного Липа. Я почувствовала, как его грубые руки тискают мне грудь, как он прижимается членом мне к бедру. Я вырвалась.

– Прости, – сказал Шимми. – Я не хотел…

Но я не дала ему договорить, прижавшись губами к его губам. На этот раз я запустила руки в его мягкие шелковистые волосы, чтобы напомнить себе – это Шимми, не Лип.

Шимми, Шимми, Шимми…

С того вечера мы проводили время так: в пятницу днем, когда тетя Мари уходила к Нини готовить ей еду на выходные, я украдкой приводила Шимми к нам в квартиру. Его отец так и выпивал наверху с мистером Лероем, так что у Шимми был предлог приходить в наш дом – он отца ждал. Обычно ему приходилось чуть не силой уводить отца домой, чтобы не опоздать к началу празднования субботы.

В субботу вечером, когда тетя работала в «У Кики», мы надолго уезжали в машине его отца куда‐нибудь, где нас никто не мог увидеть, и часами разговаривали обо всем на свете.

Отец Шимми стал пить больше, мать пригрозила выгнать его из дома, но дети упросили ее позволить ему остаться. Мы так долго трогали друг друга, что каждую клеточку моего тела переполняло томление, а еще слушали музыку и соревновались, кто из нас лучше знает наизусть слова песен. В те ночи, когда Шимми считал, что это безопасно, мы пробирались в кондитерскую и проводили время в кладовке.

Я не планировала потерять девственность с Шимми на полу в кондитерской Гринуолда, на красной скатерти в клеточку. Но когда он задрал мне юбку, я больше не в силах была сдерживать напряжение, которое нарастало во мне с того самого момента, как он зашел в квартиру тети Мари, чтобы разобраться с раковиной. Не думая о том, что может пойти не так и чем я рискую, я дала себе волю и отдалась ему полностью.

После первого нашего раза Шимми погладил меня по лицу. Мне понравилось, как мы пахли. Аромат нашего секрета состоял из оттенков нашего сближения.

– Я так в тебя влюблен, Руби, что у меня перед глазами туман.

Я прекрасно понимала, о чем он, потому что я тоже, как сказала бы тетя Мари, ни хрена не видела.

Тетя сама закончила уборку клуба. На меня она даже не смотрела. Всю дорогу до дома на автобусе мы не разговаривали. Когда мы добрались до квартиры, она вскипятила воду и сделала две чашки чая.

– Садись, – сказала она, наконец расколов воцарившееся между нами ледяное молчание.

Я села за стол и взяла чашку. Тетя Мари села напротив и вытерла лоб кухонной тряпкой, которая обычно висела на плите.

– Эдна из дома напротив сказала, что Шимми тут крутится. Это его ребенок?

Я пристыженно опустила взгляд в чашку чая.

– Черт возьми, Руби.

Я надеялась, что месячные у меня задержались из-за стресса – я ведь одновременно тайком гуляла с Шимми, усердно занималась по программе «Взлет» и работала на тетю Мари. Но груди у меня стали очень чувствительными, и меня регулярно тошнило, так что, наверное, все‐таки не из-за этого. А тетя Мари вечно все знала заранее, до того, как кто‐то что‐то скажет, так что ее слова только подтвердили мои тайные подозрения.

– Что, белые парни слишком хороши, чтобы надевать презервативы?

Я не поднимала головы, потому что знала, какое разочарование увижу в ее взгляде, и не могла этого вынести. Ну да, на самом деле презерватив порвался, но какая разница? Я была надеждой всей семьи, девочкой, которая достаточно умна для колледжа, мне суждено было стать гордостью трех поколений уставших бедных негритянок.

Я так и не ответила, и тетя Мари цокнула языком.

– Ну ладно. Я знаю человека, который может с этим помочь. Я все выясню, если хочешь.

Я достаточно знала о том, что случается с девушками, попадающими в беду, чтобы понять ее слова.

– А это разве не запрещено?

– На свете есть много вещей, которые запрещены, но из этого не следует, что они неправильные. Уж ты‐то должна это понимать, черт побери, раз встречаешься тайком с еврейским парнем.

Я кивнула, стараясь не показывать, что ее слова для меня как удар по голове.

– Мне нужно услышать твой ответ, девочка. Это все не детские игрушки.

– Да.

– Да, ты хочешь, чтобы я выяснила, как с этим разобраться?

– Пожалуйста. – Я поджала пальцы ног. Если б Инес со мной разобралась, может, у нее бы лучше сложилась жизнь. Мне вдруг стало ужасно тяжело от всего этого, но не успела я утереть то, что потекло у меня из глаз, как тетя Мари обошла стол, и я утонула в ее объятиях.

– Тетя все устроит. Все будет хорошо, милая.

На следующий вечер тетя Мари пришла с работы пораньше и объявила:

– Я договорилась.

– Когда?

Она сняла висячие серьги.

– Сегодня. Иди в мою комнату и отдохни часок, выходим в десять.

– Я боюсь.

Ее карамельного цвета лицо